Архивные документы по уголовным делам изменников Родины раскрывают нам анатомию предательства

Полоцкая земля, как и вся Беларусь, испила свою чашу ужасов войны. «Будучи бессильными в борьбе с партизанами, немецкие оккупанты в дикой злобе творят неслыханные зверства над мирными жителями, — говорится в сообщении Белорусского штаба партизанского движения в Центральный комитет Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) от 13 мая 1943 года. — В районах Витебской области немецкие звери истребляют тысячи ни в чем не повинных женщин, детей и стариков…

В деревне Жарцы немцы расстреляли и сожгли 80-летнего священника — слепого Кариллова Астафия Семёновича, надругавшись прежде над беззащитным стариком… В Больших Жарцах сожжены все 42 дома. Дома сжигались вместе с жильцами…»

Было бы любопытно после исполнения расстрельного приговора в отношении тех двуногих, которые всё это сотворили, исследовать на секционном столе в морге их внут­ренние органы. Может, у них там другая анатомия и это не совсем люди? А если все-таки люди в обычном понимании, то какими у них были мамы, папы, книги, игрушки?.. Во всяком случае, три уроженца Больших Жарцев — трое земляков, у которых были разные скамьи подсудимых по одному и тому же злодеянию, — внешне имели человеческий облик. Они находились где-то рядом со своими односельчанами, которые боролись с лютым врагом и принимали мученическую смерть.

Вообще, деревушек с таким названием было две — Большие Жарцы и Малые. Между ними всего-то около трех километров. Считай, одна деревня. Сегодня это просто Жарцы, населенный пункт Зелёнковского сельсовета Полоцкого района. В той сторонушке много памятных знаков — например, посвященных героизму русского солдата в 1812 году и геноциду белорусов в годы Великой Отечественной войны.

В апреле 1952 года сотрудники управления Министерства государственной безопасности Полоцкой области приступили к расследованию по уголовному делу в отношении 40-летнего Каталкина Мирона Михайловича, подозреваемого в измене Родине.

До весны 1942 года жил он в своих родных Больших Жарцах, занимался крестьянским трудом. До оккупации работал в колхозе. Почему не ушел на фронт, когда началась война? Каталкин утверждал, что, мол, некому было его призывать в армию: «Я, как и все колхозники нашей деревни, был отрезан немецкими войсками». В апреле, говорил он, все жарцевские мужчины ушли в партизаны. Но оружия на всех не хватало, и отряд из 60 человек вскоре был разбит «немецкими регулярными войсками. Все разбежались кто куда. Мужчины нашего колхоза вернулись домой». Потом, повествовал следователю сочинитель, нагрянули немцы, арестовали колхозников, двое суток продержали их в сарае, после чего отправили в Полоцк. Там Каталкин вконец оголодал. «Когда мы попросили в горуправе дать нам что-нибудь покушать, — записано в протоколе с его слов, — нам сказали, что те, кто пойдет служить в полицейский гарнизон в деревне Гендики, будут обеспечены питанием. Еще и деньги за службу станут платить. А тех, кто не пойдет в полицию, расстреляют».

В показаниях многочисленных свидетелей по фактам измены и геноцида нигде не встречаются сведения о том, что немцы конкретно, здесь и сейчас, расстреливали мирных граждан за нежелание нацепить на руку полицейскую повязку. Стать жертвой карательной экспедиции, умереть от истязаний и голода в фа­шистском концлагере или лагере для военнопленных — иное дело. Но, безусловно, принципиальный отказ советского человека служить нацистам требовал от него мужества. В этой части слова Каталкина трудно опровергнуть, равно как и поверить ему. Во всем остальном он однозначно лгал.

С марта 1942 года в Полоцком районе действовал специальный диверсионный отряд, присланный с Большой земли по заданию органов НКВД. Командовал им опытный чекист Михаил Прудников, в будущем — Герой Советского Союза. Вскоре это уже была партизанская бригада «Неуловимые», объединившая в своем составе разрозненные группы: 16 отрядов, около двух с половиной тысяч действующих «штыков» и 900 человек в резерве. Они совершали громкие диверсии на железной дороге, ведущей из Полоцка на Витебск, Ветрино, Невель, Даугавпилс. Немцы бросали на подавление «Неуловимых» регулярные части с танками и авиацией.

На этапе зарождения бригады и формировался один из ее отрядов, в который советские командиры не пригласили, а мобилизовали мужское население Больших Жарцев. Да, поначалу бойцы испытывали трудности с вооружением. Но отряд никогда не был разбит, а всего лишь сменил место дислокации под напором врага. На то они и партизаны, чтобы появляться то тут, то там, наносить урон фашистам то в одном месте, то в другом. В декабре 1942-го «Неуловимые» били идущие к Полоцку регулярные немецкие части и в хвост и в гриву, а потом еще и перерезали железную дорогу Полоцк — Даугавпилс, важнейшую для гитлеровцев артерию.

Отряд, в котором несколько дней пробыл Каталкин, создавался в деревне Козьи Горки под командованием Владимира Иванова. Об этом говорил свидетель Иван Кладницкий. Он утверждал, что из отряда ушли лишь немногие дезертиры, в том числе Каталкин.

По показаниям свидетелей и признаниям самого Каталкина следствие установило картину его преступлений. Он виновен в дезертирстве и в том, что добровольно поступил на службу в полицейский гарнизон, стоявший в деревне Гендики Полоцкого района. Рядовой, но активный пособник нацистов Каталкин нес вооруженную охрану гарнизона, участвовал в боях против партизан и в грабежах мирного населения.

Здесь важно понять, что во время предварительного следствия и судебного разбирательства правоохранители стремятся установить четкие факты, чтобы по ним выносить приговор. Просто стрелял иуда в сторону партизан или конкретно убил кого-то из наших людей? Просто отбирал у беззащитной сельчанки мешок картошки или при этом еще и оскорблял ее, унижал, избивал?

После вынесения приговора кассационную жалобу Каталкин, пытаясь добиться смягчения наказания, начнет словами: «Весной 1942 года, когда разбили наш партизанский отряд…» Это был не ваш партизанский отряд, гражданин Каталкин. И вовсе его не разбили, хотя и пришлось нашим бойцам несладко.

«Прошло уже много лет, 8 или 10. Я многое понял и осознал. Стал не тем, каким был раньше. Чистосердечно признал свою вину и раскаиваюсь перед лицом советского народа», — написал предатель Каталкин.

К ответственности за аналогичные преступления были привлечены земляки и бывшие «боевые товарищи» Каталкина по карательному подразделению полиции в Гендиках — братья Кузьменко. Обвинительное заключение по делу Василия Кузьменко управление Министерства государственной безопасности Полоцкой облас­ти составило 26 июня 1951-го, по делу его старшего брата Савелия — 28 января 1953 года. Оба изменника дезертировали из партизанского отряда, в который были мобилизованы как граждане Советского Союза, обязанные защищать свою Родину, добровольно пошли служить немцам, участвовали в боевых операциях против партизан, истязаниях людей и грабежах.

Грабеж мирного населения как составляющая геноцида — это когда пособники нацистов обрекают сельчан на голодную смерть, силой забирая абсолютно всё, что годится в пищу или в хозяйстве. На фоне костров, в которые вместе с людьми нелюди бросали гроздья деревень, грабеж, может, и не выглядит эпицентром ада. Но угрозы нагрянувших в деревню пьяных полицаев, сопровождаемые матюками, издевательства с их стороны — это тоже тяжелые моральные и физические травмы, выпавшие на долю сельских жителей. Типаж предателя в данном случае? Садист и скотина с двумя извилинами в голове.

За службу в «самоохране», как назвал свой гарнизон на допросе Кузьменко-младший, он получал 12–13 марок и состоял на котловом довольствии. «Наша полиция в сожжении деревни Большие Жарцы не участвовала», — заявлял он. «Их полиция», по словам обвиня­емого, выезжала туда дважды, отрядом в 8–10 человек. Во второй раз, перед тем как деревню сожгли, он действительно заходил в дом к односельчанке Щемелёвой, но не избивал ее, не грабил и сведений о партизанах не выпытывал.

Однако Ольга Дмитриевна Щемелёва, в феврале 1943-го — 18-летняя жительница Больших Жарцев, утверждала на суде другое. Рано утром в деревню нагрянули полицаи. В дом Ольги вошли Василий Кузьменко и другой полицейский. «Где партизаны? Где твой отец?» — орал на нее Кузьменко. Девушка отвечала, что не знает. Эти двое заявили, что отца девушки подстрелили и, скорее всего, убили, потому что он при появлении полицейских бросился бежать из деревни в лес, наверняка, мол, к партизанам. «Большие Жарцы немцы сожгли под вечер, — показала Ольга Дмитриевна. — Когда каратели сжигали нашу деревню, я среди них Кузьменко не видела».

Из показаний свидетеля Винедея Платоновича Смирнова, жителя Больших Жарцев: «Из леса я увидел, что наша деревня горит… Когда каратели ушли и пожар стал затухать, я пришел на подворье моего сгоревшего дома. И обнаружил в погребе четверых моих детей в возрасте от года до четырех лет. Старшая дочь сказала, что маму их, мою жену, и одного моего ребенка немцы убили, когда поджигали деревню. А утром к ним приезжали братья Савелий и Василий Кузьменко. «Вашего батьку убили», — говорили они моим детям». Это всё сухие строки протокола. А что пережили в реальности сельчане, дети и взрослые, можно себе представить.

«Классикой жанра» в среде бывших полицаев стало их отрицание во время судебных заседаний фактов истязаний, грабежа, а заодно и прицельного огня в сторону народных мстителей. И если по участию подсудимых в боях с партизанами очевидцев не находилось, то в отношении разбоя полицейских было предостаточно свидетелей. Они все, по логике предателей, как будто сговорились, заявляя в один голос: «Ты грабил нагло, в открытую, с угрозами расправы». На что «жертвы наговоров» скромно отвечали: «Ну что вы, что вы. Крошки у вас не забрал».

Из показаний свидетеля Марии Александровны Посниченко: «Ко мне в дом вошли Иван Кузьменко с вилами в руках, его сын Савелий Кузьменко и еще какие-то полицейские с винтовками. Савелий нашел в шкафу граммов сто сала, надкусил, бросил на пол и выругался нецензурно, говоря: «Всё пожрали, бесы!» После обыска он сказал отцу: «Ты, батя, здесь расправляйся, а мы пошли». Иван крикнул сыну вслед: «И пилу возьму!» Видя, что вооруженных полицейских в доме нет, я решила не отдавать Ивану пилу и уцепилась за нее. Он ударил меня вилами в живот. Я зажала рану рукой, и через пальцы полилась кровь. Потом я пошла за ним на улицу. Там Иван увидел отца моего мужа Посниченко Филиппа Петровича, ударил его по лицу и, когда тот упал, стал избивать его сапогами, говоря, что это за то, что сын его в партизанах. Филипп Петрович после этого избиения два месяца болел, а потом умер».

В разное время по каждому из этих трех земляков… лучше сказать, полицаев состоялось три заседания Военного трибунала войск Министерства государственной безопасности Полоцкой области. Каталкин, Василий и Савелий Кузьменко были приговорены к 25 годам исправительно-трудовых лагерей.

Вспомним одну из реплик персонажа Георгия Вицина из фильма «Кавказская пленница»: «Да здравствует наш советский суд, самый гуманный суд в мире!» Так вот задолго до выхода на экран бессмертной комедии Гайдая в кассационной жалобе на имя председателя Военной коллегии Верховного суда СССР Василий Кузьменко вначале божился, что никого не избивал и не грабил, а в конце написал: «На основании вышеизложенного прошу Вас как самый справедливый в мире суд, цель которого дать человеку жизнь, отпустить меня из-под стражи».

Было бы смешно, если бы за всем этим не было моря людской крови, океана человеческих слез.